Ты всё летишь космической ракетой,
ты всё стучишь сердечным молотком.
Ты победишь, ты понимаешь это.
И я пойму – когда-нибудь потом.

Ну, например, когда привыкну к мраку,
когда листва осыплется с ветвей,
и первый снег, как греческий оракул,
напомнит мне о смертности моей.

О тщетности (о Боже, что за слово!)
всего того, с чем чувствуешь родство.
О том, что всё давно уже не ново,
неинтересно, скучно и мертво.

Да и теперь, осматривая город,
а в частности разросшийся вокзал,
я думаю, что был чертовски молод,
когда сюда впервые приезжал.

Тогда всё было праздничней и чище,
была надежда, и была любовь.
А что теперь? Мы, словно звери, рыщем
среди аптек, салонов и дворов.

И снова ты. Приходишь посмеяться,
подсунуть всё, что было дорогим.
Беги вперёд. И пусть мне не семнадцать –
твои дары достанутся другим.

Меня ничем грядущее не манит,
на прошлое я не держу обид.
Жизнь, как монах, сначала отругает,
затем обнимет и перекрестит.

И наплевать, в каком шагаешь марше,
дурак иль гений, зряч или не зряч.
− Дружище, как вчера сыграли наши?
Я слышал, это был их лучший матч...